16.03
15:13
Кусочек сердца
Она подошла неслышно, сзади, закрыла глаза ладонями. Он вздохнул, встал с кресла, взял ее руки и обернулся. Что случилось, малыш? – спросил он нежно и грустно, как всегда зная ответ.
Я хочу есть – тихо сказала она, смотря ему в глаза и по-детски улыбаясь. Конечно, давай я потушу овощи, или сделаю салат. Или ты хочешь какой-нибудь суп? – сбивчиво забормотал он, все еще на что-то надеясь. Ты знаешь, чего я хочу, ласково произнесла она. Ее влюбленные глаза не мдвигались, расширенные зрачки затягивали в себя, даже ладошки вспотели от волнения. Ну хорошо, вздохнул он, и они пошли на кухню. Она села рядом, достала сигареты и тихонько закурила, не сводя с него настороженного любящего взгляда. Она даже не моргала – все смотрела и смотрела, как он повязывает передник (с Бэмби; она подарила его ему после самого первого раза, а то он закапал любимые светлые джинсы), нарочито громко гремит кастрюлями и сковородками, мокро звенит вилками и ножами в раковине. В воздухе запахло средством для мытья посуды. Она поморщилась, и он включил вытяжку.
Как ты хочешь сегодня? – спросил он громко из-за шума вытяжки. Ее лицо осветилось улыбкой, которую он так любил - пока ее не стало вызывать только одно. Теперь он ее боялся и старался не смотреть. Наверное, с картофельным пюре и грибами, медленно сказала она. Потом, подумав, добавила – ты только не обижайся. И затянулась сигаретой. Не буду, сказал он. – Но, может, все-таки не сегодня? Давай хотя бы через пару дней, а? Ведь так мало осталось…а пюре с грибами я тебе и так сделаю. Вкусное.
Она непонимающе посмотрела на него.
Да нет, ничего, вздохнул он. И стал чистить картошку.
Пока жарились грибы, он готовил соус и салат. Он мог сделать все быстрее, но старался оттянуть самое последнее, то, что ей было от него нужно. Руки делали все сами, он ни о чем не думал. Просто тщательно нарезал огурцы и помидоры, смешивал грибы с луком, помешивал пюре деревянной ложкой. Он ни разу не обернулся, но знал, что она курит и следит за каждым его движением. И болтает ногами.
Огромное фарфоровое блюдо (он всегда удивлялся, как в нее, такую худенькую и маленькую, столько влезает) постепенно заполнялось океаном желтого пюре, на котором чернели горы из грибов и салата. Я как бог из каких-нибудь чукотских мифов, хмыкнул он про себя, забывшись. Какая-нибудь Великая Утка или Морж-Отец. Ну или…И осекся, вспомнив, что ему сейчас надо будет сделать.
Наконец, он напустил на свой мирок дождь из кинзы и петрушки.
Придирчиво посмотрел, нет, вроде бы все. Что ж, пора.
Он достал из ящика стола огромный зазубренный нож. Какая прелесть, захлопала она в ладоши, увидев его когда-то на витрине. ДЛЯ-О-МА-РО-В – по слогам прочитала она и улыбнулась - это мой подарок тебе на все дни рождения, которые я пропустила из-за того, что мы не были знакомы…мой крабик. И мило хихикнула. Он впервые воспользовался им тем же вечером. Удобно – заботливо спросила она. Еще бы, натянул он резиновую улыбку под мертвые глаза, совсем другое дело. Вот что значит техника. Она поцеловала его в губы, и они занялись любовью прямо на столе. Да…тогда они еще трахались, с грустью вспомнил он. А теперь ей от меня нужно только одно. Ладно, неважно. Раньше начну, быстрее кончится.
Он снял майку и аккуратно сложил ее на стуле. На столе уже стоял маленький тазик; он склонился над ним и приставил кончик ножа к одному из бесчисленных шрамов на груди. Резко выдохнул и с силой надавил. Сзади сдавленно ойкнули – она никак не могла привыкнуть. Тело как будто плюнуло кровью, она хлюпнула об дно тазика одним комком, за которым сразу зажурчали тугие струйки; с таким же звуком бабушка выдавливала молоко из коровы в ведро, когда он был маленьким и жил в деревне. Он улыбнулся, вспомнив вкус парного молока, и тут же почувствовал соленый едкий запах собственной крови. Его чуть не стошнило; он побледнел и зацепил зазубринами ребра. Действуя лезвием как рычагом, он расширил дыру в груди достаточно, чтобы залезть туда рукой и вытащить сердце.
То есть то, что от него осталось.
Неуклюжий бесформенный обрубок оказался совсем маленьким. Этот кусочек его души бился абсолютно бесшумно, и ему показалось, что у него на руке сидит маленькая морская свинка, испуганная, с черными глазками-бусинками, и дрожит, дрожит, дрожит…Он снова вздохнул, ощущая вспотевшей спиной жадный и любящий взгляд.
Пожалуй, тут только на два раза и осталось, думал он, взвешивая на ладони когда-то большое сердце – как обычный шмат мокрого мяса. Потом – была не была – положил его на деревянную доску, где уверенно разрезал на два куска, один чуть больше другого. Тот, что поменьше, он осторожно положил обратно в дыру между ребрами. Грудь захлопнулась как устрица, втягивая боль обратно в себя.
Она беззвучно поднялась и тронула его за плечо. Он медленно повернулся, и она нежно слизала кровь, оставшуюся на коже и ноже. Как пенки, которые я выпрашивал, когда мама делала варенье – против воли улыбнулся он, и она ответила ему любящей улыбкой, от которой он не успел отвернуться.
С каким-то злым остервенением он начал нарезать оставшийся кусок на тонкие полоски, глубоко вдавливая нож в дерево. Потом положил их на край блюда и поставил все это на стол перед ней. Ешь, а то остынет – строго сказал он. Хорошо, любимый, ответила она и изящно взяла вилку.
Он сидел напротив и смотрел, как она ест.
Вкусно? - спросил он, когда блюдо снова стало белым. Еще бы, облизнулась она и посмотрела на него голодными глазами. Только мало – и вытерла салфеткой струйку крови из уголка рта. Солнце, но ведь почти ничего и не осталось, терпеливо проговорил он. Я знаю, жалобно протянула она. Но, может, еще хоть кусочек? Пожалуйста…очень-очень хочется. Он вздохнул. Там на один раз и осталось, любимая. На последний, понимаешь? Ага, грустно вздохнула она. Так мало…жаль, у тебя такое вкусное сердце. Самое-самое вкусное. Ты самый лучший. Я так тебя люблю.
Я тоже тебя люблю. Можно твою сигарету?
Они с ментолом.
Да какая разница.
Он вышел на балкон и затянулся холодным ментоловым дымом. Ну вот почти и все, сказал он засыпающему Городу. Ты извини, но осталось только на раз. Ну, может, на два. И все – как мне жить без сердца? Так что я скоро уйду…ты тут не скучай без меня, ладно? И позаботься о ней, хорошо? Она же не виновата, она хочет как лучше. И я ведь ее люблю…
Он затянулся еще раз и подумал, как хорошо, что это не последняя сигарета. Я бы тогда стоял, пытался ей насладиться как-то особому, думал о чем-то грустном. Пафосно так, сентиментально. А сейчас я просто курю, потому что впереди есть еще немного жизни, немного времени, которое можно тратить. Хотя бы на то, чтобы просто курить.
Он бросил окурок, и тот маленькой звездочкой полетел с балкона. В этот момент что-то острое ударило его под лопатку. Резкая боль парализовала его тело, он не мог пошевелиться, а острые птичьи когти сжали его сердце и выдрали наружу. Он согнулся от боли, и что-то сильно толкнуло его через стекло, вниз, к Городу, на холодную улицу. В полете он перевернулся на спину и увидел, что она держит в руке последний кусок его сердца. Она улыбнулась ему самой красивой и самой любящей из улыбок.
Он упал на промерзший асфальт и битое стекло. Дыра в спине точно накрыла недокуренный им бычок, и тот сжигал живое мясо. Все его кости были переломаны, гниющая боль пульсировала во всем теле, он не мог пошевелиться – но он был жив, пока живо было сердце. Я люблю тебя, прошептал он, глядя на единственный огонек высоко вверху – окно кухни. Доедай, и я, наконец, высплюсь, подумал он, коченея от холода. Но время шло, свет в окне погас, а он все дышал и дышал, и его волосы покрывались инеем.. Наверное, ты оставила немного на потом, любимая. Глупая…я бы и так отдал тебе все до конца, неужели ты не поняла, любимая? Просто я не хотел, чтобы у тебя заболел животик…только и всего. А ты меня опять не поняла, думал он, и корчился от холода, и сгорал от боли в переломанных костях, и шептал вверх – любимая, любимая, люблю тебя…
Последний кусочек сердца она съела на завтрак. Он умер с открытыми глазами, улыбаясь, и его улыбка немного растопила холодное февральское небо.
Я хочу есть – тихо сказала она, смотря ему в глаза и по-детски улыбаясь. Конечно, давай я потушу овощи, или сделаю салат. Или ты хочешь какой-нибудь суп? – сбивчиво забормотал он, все еще на что-то надеясь. Ты знаешь, чего я хочу, ласково произнесла она. Ее влюбленные глаза не мдвигались, расширенные зрачки затягивали в себя, даже ладошки вспотели от волнения. Ну хорошо, вздохнул он, и они пошли на кухню. Она села рядом, достала сигареты и тихонько закурила, не сводя с него настороженного любящего взгляда. Она даже не моргала – все смотрела и смотрела, как он повязывает передник (с Бэмби; она подарила его ему после самого первого раза, а то он закапал любимые светлые джинсы), нарочито громко гремит кастрюлями и сковородками, мокро звенит вилками и ножами в раковине. В воздухе запахло средством для мытья посуды. Она поморщилась, и он включил вытяжку.
Как ты хочешь сегодня? – спросил он громко из-за шума вытяжки. Ее лицо осветилось улыбкой, которую он так любил - пока ее не стало вызывать только одно. Теперь он ее боялся и старался не смотреть. Наверное, с картофельным пюре и грибами, медленно сказала она. Потом, подумав, добавила – ты только не обижайся. И затянулась сигаретой. Не буду, сказал он. – Но, может, все-таки не сегодня? Давай хотя бы через пару дней, а? Ведь так мало осталось…а пюре с грибами я тебе и так сделаю. Вкусное.
Она непонимающе посмотрела на него.
Да нет, ничего, вздохнул он. И стал чистить картошку.
Пока жарились грибы, он готовил соус и салат. Он мог сделать все быстрее, но старался оттянуть самое последнее, то, что ей было от него нужно. Руки делали все сами, он ни о чем не думал. Просто тщательно нарезал огурцы и помидоры, смешивал грибы с луком, помешивал пюре деревянной ложкой. Он ни разу не обернулся, но знал, что она курит и следит за каждым его движением. И болтает ногами.
Огромное фарфоровое блюдо (он всегда удивлялся, как в нее, такую худенькую и маленькую, столько влезает) постепенно заполнялось океаном желтого пюре, на котором чернели горы из грибов и салата. Я как бог из каких-нибудь чукотских мифов, хмыкнул он про себя, забывшись. Какая-нибудь Великая Утка или Морж-Отец. Ну или…И осекся, вспомнив, что ему сейчас надо будет сделать.
Наконец, он напустил на свой мирок дождь из кинзы и петрушки.
Придирчиво посмотрел, нет, вроде бы все. Что ж, пора.
Он достал из ящика стола огромный зазубренный нож. Какая прелесть, захлопала она в ладоши, увидев его когда-то на витрине. ДЛЯ-О-МА-РО-В – по слогам прочитала она и улыбнулась - это мой подарок тебе на все дни рождения, которые я пропустила из-за того, что мы не были знакомы…мой крабик. И мило хихикнула. Он впервые воспользовался им тем же вечером. Удобно – заботливо спросила она. Еще бы, натянул он резиновую улыбку под мертвые глаза, совсем другое дело. Вот что значит техника. Она поцеловала его в губы, и они занялись любовью прямо на столе. Да…тогда они еще трахались, с грустью вспомнил он. А теперь ей от меня нужно только одно. Ладно, неважно. Раньше начну, быстрее кончится.
Он снял майку и аккуратно сложил ее на стуле. На столе уже стоял маленький тазик; он склонился над ним и приставил кончик ножа к одному из бесчисленных шрамов на груди. Резко выдохнул и с силой надавил. Сзади сдавленно ойкнули – она никак не могла привыкнуть. Тело как будто плюнуло кровью, она хлюпнула об дно тазика одним комком, за которым сразу зажурчали тугие струйки; с таким же звуком бабушка выдавливала молоко из коровы в ведро, когда он был маленьким и жил в деревне. Он улыбнулся, вспомнив вкус парного молока, и тут же почувствовал соленый едкий запах собственной крови. Его чуть не стошнило; он побледнел и зацепил зазубринами ребра. Действуя лезвием как рычагом, он расширил дыру в груди достаточно, чтобы залезть туда рукой и вытащить сердце.
То есть то, что от него осталось.
Неуклюжий бесформенный обрубок оказался совсем маленьким. Этот кусочек его души бился абсолютно бесшумно, и ему показалось, что у него на руке сидит маленькая морская свинка, испуганная, с черными глазками-бусинками, и дрожит, дрожит, дрожит…Он снова вздохнул, ощущая вспотевшей спиной жадный и любящий взгляд.
Пожалуй, тут только на два раза и осталось, думал он, взвешивая на ладони когда-то большое сердце – как обычный шмат мокрого мяса. Потом – была не была – положил его на деревянную доску, где уверенно разрезал на два куска, один чуть больше другого. Тот, что поменьше, он осторожно положил обратно в дыру между ребрами. Грудь захлопнулась как устрица, втягивая боль обратно в себя.
Она беззвучно поднялась и тронула его за плечо. Он медленно повернулся, и она нежно слизала кровь, оставшуюся на коже и ноже. Как пенки, которые я выпрашивал, когда мама делала варенье – против воли улыбнулся он, и она ответила ему любящей улыбкой, от которой он не успел отвернуться.
С каким-то злым остервенением он начал нарезать оставшийся кусок на тонкие полоски, глубоко вдавливая нож в дерево. Потом положил их на край блюда и поставил все это на стол перед ней. Ешь, а то остынет – строго сказал он. Хорошо, любимый, ответила она и изящно взяла вилку.
Он сидел напротив и смотрел, как она ест.
Вкусно? - спросил он, когда блюдо снова стало белым. Еще бы, облизнулась она и посмотрела на него голодными глазами. Только мало – и вытерла салфеткой струйку крови из уголка рта. Солнце, но ведь почти ничего и не осталось, терпеливо проговорил он. Я знаю, жалобно протянула она. Но, может, еще хоть кусочек? Пожалуйста…очень-очень хочется. Он вздохнул. Там на один раз и осталось, любимая. На последний, понимаешь? Ага, грустно вздохнула она. Так мало…жаль, у тебя такое вкусное сердце. Самое-самое вкусное. Ты самый лучший. Я так тебя люблю.
Я тоже тебя люблю. Можно твою сигарету?
Они с ментолом.
Да какая разница.
Он вышел на балкон и затянулся холодным ментоловым дымом. Ну вот почти и все, сказал он засыпающему Городу. Ты извини, но осталось только на раз. Ну, может, на два. И все – как мне жить без сердца? Так что я скоро уйду…ты тут не скучай без меня, ладно? И позаботься о ней, хорошо? Она же не виновата, она хочет как лучше. И я ведь ее люблю…
Он затянулся еще раз и подумал, как хорошо, что это не последняя сигарета. Я бы тогда стоял, пытался ей насладиться как-то особому, думал о чем-то грустном. Пафосно так, сентиментально. А сейчас я просто курю, потому что впереди есть еще немного жизни, немного времени, которое можно тратить. Хотя бы на то, чтобы просто курить.
Он бросил окурок, и тот маленькой звездочкой полетел с балкона. В этот момент что-то острое ударило его под лопатку. Резкая боль парализовала его тело, он не мог пошевелиться, а острые птичьи когти сжали его сердце и выдрали наружу. Он согнулся от боли, и что-то сильно толкнуло его через стекло, вниз, к Городу, на холодную улицу. В полете он перевернулся на спину и увидел, что она держит в руке последний кусок его сердца. Она улыбнулась ему самой красивой и самой любящей из улыбок.
Он упал на промерзший асфальт и битое стекло. Дыра в спине точно накрыла недокуренный им бычок, и тот сжигал живое мясо. Все его кости были переломаны, гниющая боль пульсировала во всем теле, он не мог пошевелиться – но он был жив, пока живо было сердце. Я люблю тебя, прошептал он, глядя на единственный огонек высоко вверху – окно кухни. Доедай, и я, наконец, высплюсь, подумал он, коченея от холода. Но время шло, свет в окне погас, а он все дышал и дышал, и его волосы покрывались инеем.. Наверное, ты оставила немного на потом, любимая. Глупая…я бы и так отдал тебе все до конца, неужели ты не поняла, любимая? Просто я не хотел, чтобы у тебя заболел животик…только и всего. А ты меня опять не поняла, думал он, и корчился от холода, и сгорал от боли в переломанных костях, и шептал вверх – любимая, любимая, люблю тебя…
Последний кусочек сердца она съела на завтрак. Он умер с открытыми глазами, улыбаясь, и его улыбка немного растопила холодное февральское небо.
16.03
15:11
16.03.2009 15:11:23
***
Для женщины в жизни немногое надо:
Чтоб в сумочке были духи и помада,
Браслетик и тени, чтоб взгляд был разящий,
На пальце в кольце бриллиант настоящий.
Нарядов немного… Зачем задаваться?
Чтоб за год не больше трех раз повторяться.
Чтоб кофе в постель с круасаном хрустящим
Любви как в кино, только чтоб настоящей.
Работать чтоб с часу, ведь утром так спиться,
А в два по домам, чтоб по ходу скупиться.
Ведь шоппинг у женщин полезен безмерно
Системе центральной, моментами нервной.
В квартире достаток, под цвет глаз машина…
Но главное умный, достойный мужчина.
Который подарит помаду и тени,
Кольцо с бриллиантом, привстав на колени.
Пригонит машину, обставит квартиру,
В любви фору даст даже Ричарду Гиру.
А если таких еще нету на свете,
То пусть хоть подарит тюльпанов букетик,
А все остальное мужскими руками
Тихонько доделают женщины сами.
***
Я женщина - и значит я богиня.
Во мне сто лиц и тысяча имен.
Я - Женщина, и, значит, я - Актриса,
во мне сто лиц и тысяча ролей.
Я - Женщина, и, значит, я - Царица,
возлюбленная всех земных царей.
Я - Женщина, и, значит, я - Рабыня,
познавшая солёный вкус обид.
Я - Женщина, и, значит, я - пустыня,
которая тебя испепелит.
Я - Женщина. Cильна я поневоле,
но, знаешь, даже, если жизнь - борьба,
Я - Женщина, я слабая до боли,
Я - Женщина, и, значит, я - Судьба.
Я - Женщина. Я просто вспышка страсти,
но мой удел - терпение и труд,
Я - Женщина. Я - то большое счастье,
которое совсем не берегут.
Я - Женщина, и этим я опасна,
огонь и лёд навек во мне одной.
Я - Женщина, и, значит, я - прекрасна
с младенчества до старости седой.
Я - Женщина, и в мире все дороги
ведут ко мне, а не в какой-то Рим.
Я - Женщина, я избранная Богом,
хотя уже наказанная им!
***
Я женщиной пришла в подлунный мир.
И миг рожденья выбран не случайно.
Я - Дева…
Я - загадка, книга, тайна…
Создатель мой, небесный ювелир,
Кристаллы звезд на кружеве небес
Рассыпал в срок всесильною рукою…
Я женщиной, а, значит, Госпожою
Пришла в твой мир, сыграв немало пьес…
В своей судьбе еще сыграю роль!
Вчера - раба, сегодня я - царица…
Пастушка…, ведьма…, королева…, жрица…
Такая мне завещана юдоль!
Я - женщина…, а, значит, я - печаль…,
И боль, и страх, и горечь, и разлука…
Перетерплю, все вынесу без звука!
Я - женщина! Даст силы мне Грааль!
Творец, молю, благослови мой путь,
И труд, и пот, и верность, и смиренье.
Дай мудрости, а значит, дай прозренье.
О женской доле всуе не забудь!
Не обездоль! Дай крылья, чтоб летать!
Чтоб жизнь прожить с любимым… НЕ НАПРАСНО!
Я - женщина! Ты знаешь, я - прекрасна!
Я рождена - не меркнуть, а бЛИСТАТЬ!
***
Ты - женщина, ты - книга между книг,
Ты свернутый, запечатленный свиток,
В его строках и дум и снов избыток,
В его листах безумен каждый миг,
Ты женщина, ты ведьмовский напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник,
Но пьющий пламя подавляет крик,
И славословит бешено средь пыток.
Ты женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной.
Ты в наших безднах образ божества,
Мы для тебя влачим ярем железный,
Тебе мы служим тверди гор дробя,
И молимся - от века - на тебя!
Брюсов
***
Ибо я — первая и я же — последняя
Я — почитаемая и презираемая
Я — блудница и святая
Я — жена и дева
Я — мать и дочь
Я — руки матери моей
Я — бесплодна, но бесчисленны дети мои
Я счастлива в браке и не замужем
Я — то, кто производит на свет, и та, кто вовек не даст потомства
Я облегчаю родовые муки
Я — супруг и супруга
И это я родила моего мужа
Я — мать моего отца
Я — сестра моего мужа
Поклоняйтесь мне вечно.
Ибо я —злонравна и великодушна.
П. Коэльо "Одиннадцать минут"
***
Это женское уменье
Словно тыщу лет назад,
Странно и одновременно
ждать,
молить и ускользать.
Быть собой, не повторяясь,
Верить клятвам не шутя.
Приближаться, отдаляясь.
Оставаться, уходя.
Р.Рождественский
***
Я такая же, как все женщины,
Целомудренно я распутная.
Их проклятьем навек помечена -
В постоянстве своем минутная.
Я бесчестная, но правдивая,
Сумасшедшая и разумная.
Так серьезно я шаловливая,
Так по-глупому часто умная.
Ночью - пьяная и жестокая,
Словно брови, дугой изогнута.
Как слеза порой - одинокая,
В легкомыслии - очень строгая.
Мое горе рыдает хохотом,
Мое счастье обидой кажется.
Тишина моя стонет грохотом.
А свобода - с цепною тяжестью.
Я люблю - все равно что милую,
Прогоняю - благословением,
Проклинаю судьбу постылую,
Но считаю ее дарением.
И в глазах моих нету святости,
А в речах многовато гордости.
Но в душе моей веют прянности
Неуемной болтливой робости.
Я послушная и строптивая,
В своей слабостной силе вечная.
Ждать готовая, нетерпеливая.
Я такая… Я просто женщина!
Я такая же, как все женщины,
Целомудренно я распутная.
Их проклятьем навек помечена -
В постоянстве своем минутная.
Я бесчестная, но правдивая,
Сумасшедшая и разумная.
Так серьезно я шаловливая,
Так по-глупому часто умная.
Ночью - пьяная и жестокая,
Словно брови, дугой изогнута.
Как слеза порой - одинокая,
В легкомыслии - очень строгая.
Мое горе рыдает хохотом,
Мое счастье обидой кажется.
Тишина моя стонет грохотом.
А свобода - с цепною тяжестью.
Я люблю - все равно что милую,
Прогоняю - благословением,
Проклинаю судьбу постылую,
Но считаю ее дарением.
И в глазах моих нету святости,
А в речах многовато гордости.
Но в душе моей веют прянности
Неуемной болтливой робости.
Я послушная и строптивая,
В своей слабостной силе вечная.
Ждать готовая, нетерпеливая.
Я такая… Я просто женщина!
Для женщины в жизни немногое надо:
Чтоб в сумочке были духи и помада,
Браслетик и тени, чтоб взгляд был разящий,
На пальце в кольце бриллиант настоящий.
Нарядов немного… Зачем задаваться?
Чтоб за год не больше трех раз повторяться.
Чтоб кофе в постель с круасаном хрустящим
Любви как в кино, только чтоб настоящей.
Работать чтоб с часу, ведь утром так спиться,
А в два по домам, чтоб по ходу скупиться.
Ведь шоппинг у женщин полезен безмерно
Системе центральной, моментами нервной.
В квартире достаток, под цвет глаз машина…
Но главное умный, достойный мужчина.
Который подарит помаду и тени,
Кольцо с бриллиантом, привстав на колени.
Пригонит машину, обставит квартиру,
В любви фору даст даже Ричарду Гиру.
А если таких еще нету на свете,
То пусть хоть подарит тюльпанов букетик,
А все остальное мужскими руками
Тихонько доделают женщины сами.
***
Я женщина - и значит я богиня.
Во мне сто лиц и тысяча имен.
Я - Женщина, и, значит, я - Актриса,
во мне сто лиц и тысяча ролей.
Я - Женщина, и, значит, я - Царица,
возлюбленная всех земных царей.
Я - Женщина, и, значит, я - Рабыня,
познавшая солёный вкус обид.
Я - Женщина, и, значит, я - пустыня,
которая тебя испепелит.
Я - Женщина. Cильна я поневоле,
но, знаешь, даже, если жизнь - борьба,
Я - Женщина, я слабая до боли,
Я - Женщина, и, значит, я - Судьба.
Я - Женщина. Я просто вспышка страсти,
но мой удел - терпение и труд,
Я - Женщина. Я - то большое счастье,
которое совсем не берегут.
Я - Женщина, и этим я опасна,
огонь и лёд навек во мне одной.
Я - Женщина, и, значит, я - прекрасна
с младенчества до старости седой.
Я - Женщина, и в мире все дороги
ведут ко мне, а не в какой-то Рим.
Я - Женщина, я избранная Богом,
хотя уже наказанная им!
***
Я женщиной пришла в подлунный мир.
И миг рожденья выбран не случайно.
Я - Дева…
Я - загадка, книга, тайна…
Создатель мой, небесный ювелир,
Кристаллы звезд на кружеве небес
Рассыпал в срок всесильною рукою…
Я женщиной, а, значит, Госпожою
Пришла в твой мир, сыграв немало пьес…
В своей судьбе еще сыграю роль!
Вчера - раба, сегодня я - царица…
Пастушка…, ведьма…, королева…, жрица…
Такая мне завещана юдоль!
Я - женщина…, а, значит, я - печаль…,
И боль, и страх, и горечь, и разлука…
Перетерплю, все вынесу без звука!
Я - женщина! Даст силы мне Грааль!
Творец, молю, благослови мой путь,
И труд, и пот, и верность, и смиренье.
Дай мудрости, а значит, дай прозренье.
О женской доле всуе не забудь!
Не обездоль! Дай крылья, чтоб летать!
Чтоб жизнь прожить с любимым… НЕ НАПРАСНО!
Я - женщина! Ты знаешь, я - прекрасна!
Я рождена - не меркнуть, а бЛИСТАТЬ!
***
Ты - женщина, ты - книга между книг,
Ты свернутый, запечатленный свиток,
В его строках и дум и снов избыток,
В его листах безумен каждый миг,
Ты женщина, ты ведьмовский напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник,
Но пьющий пламя подавляет крик,
И славословит бешено средь пыток.
Ты женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной.
Ты в наших безднах образ божества,
Мы для тебя влачим ярем железный,
Тебе мы служим тверди гор дробя,
И молимся - от века - на тебя!
Брюсов
***
Ибо я — первая и я же — последняя
Я — почитаемая и презираемая
Я — блудница и святая
Я — жена и дева
Я — мать и дочь
Я — руки матери моей
Я — бесплодна, но бесчисленны дети мои
Я счастлива в браке и не замужем
Я — то, кто производит на свет, и та, кто вовек не даст потомства
Я облегчаю родовые муки
Я — супруг и супруга
И это я родила моего мужа
Я — мать моего отца
Я — сестра моего мужа
Поклоняйтесь мне вечно.
Ибо я —злонравна и великодушна.
П. Коэльо "Одиннадцать минут"
***
Это женское уменье
Словно тыщу лет назад,
Странно и одновременно
ждать,
молить и ускользать.
Быть собой, не повторяясь,
Верить клятвам не шутя.
Приближаться, отдаляясь.
Оставаться, уходя.
Р.Рождественский
***
Я такая же, как все женщины,
Целомудренно я распутная.
Их проклятьем навек помечена -
В постоянстве своем минутная.
Я бесчестная, но правдивая,
Сумасшедшая и разумная.
Так серьезно я шаловливая,
Так по-глупому часто умная.
Ночью - пьяная и жестокая,
Словно брови, дугой изогнута.
Как слеза порой - одинокая,
В легкомыслии - очень строгая.
Мое горе рыдает хохотом,
Мое счастье обидой кажется.
Тишина моя стонет грохотом.
А свобода - с цепною тяжестью.
Я люблю - все равно что милую,
Прогоняю - благословением,
Проклинаю судьбу постылую,
Но считаю ее дарением.
И в глазах моих нету святости,
А в речах многовато гордости.
Но в душе моей веют прянности
Неуемной болтливой робости.
Я послушная и строптивая,
В своей слабостной силе вечная.
Ждать готовая, нетерпеливая.
Я такая… Я просто женщина!
Я такая же, как все женщины,
Целомудренно я распутная.
Их проклятьем навек помечена -
В постоянстве своем минутная.
Я бесчестная, но правдивая,
Сумасшедшая и разумная.
Так серьезно я шаловливая,
Так по-глупому часто умная.
Ночью - пьяная и жестокая,
Словно брови, дугой изогнута.
Как слеза порой - одинокая,
В легкомыслии - очень строгая.
Мое горе рыдает хохотом,
Мое счастье обидой кажется.
Тишина моя стонет грохотом.
А свобода - с цепною тяжестью.
Я люблю - все равно что милую,
Прогоняю - благословением,
Проклинаю судьбу постылую,
Но считаю ее дарением.
И в глазах моих нету святости,
А в речах многовато гордости.
Но в душе моей веют прянности
Неуемной болтливой робости.
Я послушная и строптивая,
В своей слабостной силе вечная.
Ждать готовая, нетерпеливая.
Я такая… Я просто женщина!
